Неточные совпадения
Туго застегнутый в длинненький, ниже колен, мундирчик, Дронов похудел, подобрал
живот и, гладко остриженный, стал похож
на карлика-солдата. Разговаривая с Климом, он распахивал
полы мундира, совал руки в карманы, широко раздвигал ноги и, вздернув розовую пуговку носа, спрашивал...
Посредине комнаты стоял Денисов, глядя в
пол, сложив руки
на животе, медленно вертя большие пальцы; взглянув
на гостя, он тряхнул головой.
Между тем виновник этой суматохи, ни
на секунду не прекращая своего визга, с разбегу повалился
животом на каменный
пол, быстро перекатился
на спину и с сильным ожесточением принялся дрыгать руками и ногами во все стороны. Взрослые засуетились вокруг него. Старый лакей во фраке прижимал с умоляющим видом обе руки к накрахмаленной рубашке, тряс своими длинными бакенбардами и говорил жалобно...
Он бросился ко мне, вытянув тонкие, крепкие руки, сверкая зелеными глазами; я вскочил, ткнул ему головой в
живот, — старик сел
на пол и несколько тяжелых секунд смотрел
на меня, изумленно мигая, открыв темный рот, потом спросил спокойно...
Людмила стала коленями ему
на живот и руками прижала его к
полу. Саша отчаянно выбивался. Людмила опять принялась щекотать его. Сашин звонкий хохот смешался с ее хохотом. Хохот заставил ее выпустить Сашу. Она хохоча упала
на пол. Саша вскочил
на ноги. Он был красен и раздосадован.
Он упал
животом на песок, схватил кота и Тетку и принялся обнимать их. Тетка, пока он тискал ее в своих объятиях, мельком оглядела тот мир, в который занесла ее судьба, и, пораженная его грандиозностью,
на минуту застыла от удивления и восторга, потом вырвалась из объятий хозяина и от остроты впечатления, как волчок, закружилась
на одном месте. Новый мир был велик и полон яркого света; куда ни взглянешь, всюду, от
пола до потолка, видны были одни только лица, лица, лица и больше ничего.
И, лежа
на животе, прилипая к
полу, прячась лицом в его темный, грязный асфальт, Янсон завопил от ужаса.
Отдавая ему револьвер, она захотела проверить, хорошо ли он стреляет, и уговорила Якова выстрелить в открытую печку, для чего Якову пришлось лечь
животом на пол; легла и она; Яков выстрелил, из печки
на них сердито дунуло золой, а Полина, ахнув, откатилась в сторону, потом, подняв ладонь, тихо сказала...
Помню, как во время великопостных всенощных, когда о. Яков приподымался
на ногах и с поднятыми руками восклицал: «Господи, Владыко
живота моего», — я, припадая головою к
полу, ясно видел, что у него, за отсутствием сапог,
на ногах женины чулки и башмаки.
Угрюмо, сосредоточенно
на берегу стояло десятка два мужиков-богачей, бедняки еще не воротились с
поля. Суетился, размахивая посошком, вороватый, трусливый староста, шмыгал носом и отирал его рукавом розовой рубахи. Широко расставив ноги, выпятив
живот, стоял кряжистый лавочник Кузьмин, глядя — по очереди —
на меня и Кукушкина. Он грозно нахмурил брови, но его бесцветные глаза слезились, и рябое лицо показалось мне жалким.
Произошло что-то невообразимое. Верхние навалились
на нижних, нижние рухнули
на пол и делали судорожные движения руками и ногами, чтобы выбраться из этой кутерьмы. Те, кому это удавалось, в свою очередь, карабкались
на самый верх «мала-кучи». Некоторые хохотали, другие задыхались под тяжестью давивших их тел, ругались, как ломовые извозчики, плакали и в остервенении кусали и царапали первое, что им попадалось, — все равно, будь это рука или нога,
живот или лицо неизвестного врага.
Однажды пошёл я в кладовую за дрожжами — тут же в подвале против пекарни тёмная кладовая была — вижу, дверь не заперта, и фонарь там горит. Открыл дверь, а Миха ползает
на животе по
полу и рычит...
Но тут с
пола встал Яшка, сидевший
на рогоже, скрестив ноги, как портной, — встал, выпучил
живот и, покачиваясь
на кривых ногах рахитика, очень страшно выкатив молочно-синие глаза, крикнул, подняв кулачок...
Он бесшумно явился за спиною у меня в каменной арке, отделявшей мастерскую от хлебопекарни;
пол хлебопекарни был
на три ступеньки выше
пола нашей мастерской, — хозяин встал в арке, точно в раме, сложив руки
на животе, крутя пальцами, одетый — как всегда — в длинную рубаху, завязанную тесьмой
на жирной шее, тяжелый и неуклюжий, точно куль муки.
Хозяин стоял неподвижно, точно он врос в гнилой, щелявый
пол. Руки он сложил
на животе, голову склонил немножко набок и словно прислушивался к непонятным ему крикам. Все шумнее накатывалась
на него темная, едва освещенная желтым огоньком стенной лампы толпа людей, в полосе света иногда мелькала — точно оторванная — голова с оскаленными зубами, все кричали, жаловались, и выше всех поднимался голос варщика Никиты...
Старик крякнул, взял шапку и пошел к старосте. Уже темнело. Антип Седельников паял что-то около печи, надувая щеки; было угарно. Дети его, тощие, неумытые, не лучше чикильдеевских, возились
на полу; некрасивая, весноватая жена с большим
животом мотала шелк. Это была несчастная, убогая семья, и только один Антип выглядел молодцом и красавцем.
На скамье в ряд стояло пять самоваров. Старик помолился
на Баттенберга и сказал...
Степенно шаркая калошами по плитяному
полу, Иван Вианорыч пробрался
на свое обычное место, за правым клиросом у образа Всех Святителей, которое он, по праву давности и почета, занимал уже девятый год. Там стоял, сложив руки
на животе и тяжело вздыхая, рослый бородатый мужик в белом дубленом тулупе, пахнувшем бараном и терпкой кислятиной. Со строгим видом, пожевав губами, Иван Вианорыч брезгливо тронул его за рукав.
Ровно в полночь хозяин Ахинеев прошел в кухню поглядеть, всё ли готово к ужину. В кухне от
пола до потолка стоял дым, состоявший из гусиных, утиных и многих других запахов.
На двух столах были разложены и расставлены в художественном беспорядке атрибуты закусок и выпивок. Около столов суетилась кухарка Марфа, красная баба с двойным перетянутым
животом.
Счастлив был тот раненный в
живот, который дня три-четыре провалялся
на поле сражения неподобранным: он лежал там беспомощный и одинокий, жаждал и мерзнул, его каждую минуту могли загрызть стаи голодных собак, — но у него был столь нужный для него покой; когда его подобрали, брюшные раны до известной степени уже склеились, и он был вне опасности.
Внесли солдата, раненного шимозою; его лицо было, как маска из кровавого мяса, были раздроблены обе руки, обожжено все тело. Стонали раненные в
живот. Лежал
на соломе молодой солдатик с детским лицом, с перебитою голенью; когда его трогали, он начинал жалобно и капризно плакать, как маленький ребенок. В углу сидел пробитый тремя пулями унтер-офицер; он три дня провалялся в
поле, и его только сегодня подобрали. Блестя глазами, унтер-офицер оживленно рассказывал, как их полк шел в атаку
на японскую деревню.
Князь Вадбольский. Ге, ге! не белены ли ты объелся, Семен, что собираешься не христианскою смертью умереть? Лучше положить
живот на поле бранном, сидя
на коне вороном, с палашом в руке, обмытым кровью врагов отечества.
Попробовала старушка: может, денщик-черт нарочно ожерелок потуже затянул? Грех клепать. Все как следовает. Потянула: за ней идет, похрюкивает,
животом пол метет. За Митрием — ни с места! Лапы распялил, башкой мотает, будто его в прорубь водяному
на закуску тащат.